Наталья Горская - Мальчики-мальчишки

Мне двадцать лет! Знаете, что такое двадцать лет? Это — счастье! Счастье, совершенно не зависящее ни от каких условий и обстоятельств. Это — богатство!.. И, самое ужасное, что понимать бесценность этого богатства начинаешь только... ещё двадцать лет спустя, когда оно уже утеряно навсегда.

А на дворе — конец 93-го года, холодного и дождливого года, в котором всё лето ходили в плащах, а зима началась 23-го октября, как сейчас помню. Выпал снег, потом начал таять, потом выпало ещё больше. Замело, как в феврале: снегопады, оттепели, опять морозы, гололёд, снова снег, и опять оттепели, морозы, гололёд — да не гололёд, а гололедище!.. Ещё декабрь не наступил, а люди уже вздыхали: до чего же надоела эта чёртова зима! А она по календарю ещё и не начиналась. Но уже успела надоесть. И очень угнетало, что это безобразие, мало того, что заканчиваться не собирается, а оно ещё, оказывается, только начинается!..

А мне всё в радость, потому как в двадцать лет вообще всё в радость. Плохо, когда двадцатилетним что-то в тягость, когда они уже не умеют просто любить жизнь как явление: не за что-то, а просто так, и радоваться ей пусть даже совсем без причины — плохой симптом для целого поколения. Никогда нельзя терять надежд, пока ты молод, пока учишься, пока ещё рядом все твои друзья детства, и жизнь ещё не разметала нас.

Мне же в двадцать лет было всё интересно, всё любопытно: что там будет дальше? И ничего не страшно: ни внезапное обнищание почти всего населения крупнейшего государства мира, нашей России, которая ещё два года тому назад называлась свистящим словом «эСэСэСэР»; ни вспыхивающие там и сям вооружённые конфликты и просто самые настоящие войны за давнишние обиды, за какие-то размытые цели, иногда даже словно бы от скуки, от безработицы. И сама массовая безработица в стране тоже не пугает. Даже интересно, что вот, например, на наш Завод пришла работать дефектоскопистом бывшая гримёрша с Ленфильма! Когда и где ещё такое увидишь, как не в ту счастливейшую пору, когда мне было двадцать лет?

В таком возрасте жизнь, даже если она и страшная по каким-либо политическим, экономическим или морально-нравственным меркам, в то же время кажется какой-то... светлой. Может быть, потому, что похожа на первую любовь, у которой всегда много чувств и мало будущего?..

Я всё ещё помню свою школу и часто встречаю школьных учителей. Просто по улице идёшь и увидишь кого-нибудь из их стойкой братии. Отчего же не увидеть, если живём все рядом, разве только учитель математики получил-таки квартиру в Райцентре, которую его семья ждала четверть века. Его жена так и не дожила до этого радостного момента. Многим из них уже за семьдесят, но они всё ещё работают в городской школе. Во-первых, их некем заменить, так как молодёжь на учительскую зарплату не очень-то и зарится. Во-вторых, пенсии им хватает только на оплату коммунальных услуг. И, наконец, в-третьих, все они считают своим долгом помогать своим детям и даже внукам. Крепкая порода. Нам такими уж не быть.

Чаще всего вижу нашу бывшую классную руководительницу Анну Ивановну, которая преподаёт русский язык и литературу. Она уже была в пенсионном возрасте, когда мой класс заканчивал школу, а сейчас и подавно. Но Анна Ивановна совсем не меняется с годами: всё такая же энергичная, ясно и быстро мыслящая. Но однажды я встретила её совсем расстроенной: на ней просто лица не было.

— Анна Ванна, что случилось? — спросила я у всхлипывающей учительницы.

— Наташа, ты представляешь, козочку мою, кормилицу мою убили! — заливается она слезами.

Козу она держала не только для молока, но ещё и для пуха, из которого виртуозно вязала пуховые платки, а дочка учительницы химии продавала их на рынке в нашем Райцентре. Это являлось значимым вкладом в семейный бюджет.

— Как убили? Кто? — удивилась я, подумав: кому может мешать обыкновенная коза.

— Братья Колупаевы! Они ночью в мой сарай залезли и увели её. Она, видимо, упиралась, так они её зарезали-и-и! Вся земля в крови-и-и! Как же я теперь без неё-о-о?

Братья Колупаевы — это два взрослых мужика старше тридцати лет, которые раньше промышляли тем, что обдирали всюду, где придётся, цветные металлы и сдавали их в пункт приёма, которые с начала 90-ых годов появились даже в тех населённых пунктах, где не было ни магазинов, ни дорог. Они воровали алюминиевую сетку, которой поселяне огораживали свои сотки, снимали памятные бронзовые доски с домов, в которых происходили какие-то значительные события прошлых эпох, сдирали таблички с надгробий и элементы оград на кладбище. Да всего и не перечислишь! Когда же цветных металлов нигде не осталось, Колупаевы стали воровать на железнодорожной станции, где их мать-пенсионерка работала уборщицей, технический спирт из цистерн и продавать его. Но потом и этот «бизнес» потерпел полный крах. Тем более, что многие стали промышлять этим делом. На крохотную зарплату и пенсию старухи-матери двум здоровым парням не очень-то и разгуляешься. А разгуляться хотелось, да ещё как! Поэтому стали они выискивать всё, что плохо лежит, дабы приспособить это под свои нужды и потребности. Поскольку в тех хозяйствах, где ещё были мужики, могли ощутимо надавать по рукам, а то и по морде, братья стали экспроприировать имущество одиноких женщин и старух. Таковых в округе было большинство…

— Я к ним пошла, а они её уже съели и сидят пьяные вместе с матерью своей. А Николай мне говорит: «Бог велел делиться, Ивановна». Ещё обглоданными рёбрами моей Асеньки в меня же кидались и хохотали. И ведь как же им не стыдно! — сокрушалась Анна Ивановна. — Так только фашисты во время войны старух грабили, а эти же учились у меня оба: и Толька, и Колька... Ах, мальчики-мальчишки, что же вы творите?.. Сожрали мою Асю за один присест! Одни косточки остались от моей кормилицы-ы-ы...

Мы расстались, и мне стало не по себе, что я ничем не могу помочь этой пожилой интеллигентной женщине, которая смогла передать нескольким поколениям детей богатство русского языка, хотя для многих в сегодня это перестало быть какой-либо ценностью.

Я встретила её через несколько дней с маленькой беленькой козочкой, которую она бережно несла на руках. Радости её не было предела:

— Наташа, такое счастье, что даже страшно, — сказала она застенчиво, словно боялась это самое счастье неосторожным словом спугнуть. — Ты представляешь, иду на днях из сарая своего — я там дверь на петли вешала, — и останавливается около меня Трубачёв на таком красивом автомобиле, да и разговорились мы с ним. Я ему и рассказала про козочку мою, а он и говорит спокойно так: «Хотите, я этих Колупаевых наизнанку выверну?». Я перепугалась! Ведь, говорят, что он и вправду может человека порешить, чертёнок такой. Уж и не рада, что поведала ему о своём горе! Говорю: не надо, не смел чтоб! А он засмеялся и спросил, сколько сейчас коза стоит на рынке. А я уж и не знаю: сейчас ведь цены меняются, как погода — поди, разбери. Я Асю-то свою лет пять тому назад покупала... А он из бумажника достал триста долларов и мне протягивает. Отродясь таких в руках не держала. Зелёные! С портретами выдающихся американцев! Две бумажки с Франклином, две — с Грантом. А ведь совсем недавно в нашей стране, — перешла на шёпот Анна Ивановна, — могли «вышку» дать за хранение валюты, а сейчас... Вот как жизнь-то резко изменилась, Наташа! Так о чём это я... Ах, да! Вот он и говорит, что такой суммы должно хватить. Я брать не хотела! Говорю, что мне вовек такой долг ему не вернуть — я в уме-то посчитала, так астрономическая сумма получилась! — а он хохочет и говорит, что у него сегодня просто очень хорошее настроение, и он мне столько нервов за школьные годы вымотал, что это ему вовек со мной не расплатиться за моральный ущерб. И добавил, что, если я денег не возьму, то он Колупаевых точно наизнанку вывернет. Я испугалась да взяла: просила, чтобы он мне нашими деньгами дал, да у него кроме долларов других и нет. Но он потом кликнул какого-то из своих крепышей, так они мне через четверть часа привезли нашими деньгами. А тут как раз у Тарасовых козлёнок остался от продажи. Девочка, — и Анна Ивановна повернула ко мне своё приобретение, — тоже Асей назову.

— Бе-е-е, — поздоровалась со мной новая Ася тоненьким, но своенравным голосом.

— Ну, Анна Иванна, хорошо всё то, что хорошо заканчивается, — разделила я её радость.

— Я только вот чего боюсь, — зашептала она, а козочка навострила на её слова уши. — Что если вдруг Трубачёв с меня долг потребует? От него ведь чего угодно можно ждать: такие вещи про него рассказывают...

— Да чего он будет с Вас требовать? Что Вы думаете, для него эти триста долларов — такие уж большие деньги?

— Вот и он мне так сказал. И смеялся всё, говорил: дело удачное провернул... Ну, ладно, Наташа, пойду, а то Ася наверно уже есть хочет.

— Ме-е-е, — подтвердила предположение Анны Ивановны коза Ася.

На том мы и разошлись в разные стороны. Когда я уже подходила к своему дому, мне встретился Толик Колупаев, который, озираясь, тащил на себе мешок чего-то сыпучего — то ли песка, то ли муки, — видимо, упёр где-то. Интересно, если бы он узнал, что Владислав Трубачёв совсем недавно изъявлял желание вывернуть его вместе с младшим братом наизнанку за поедание козы Анны Ивановны, как бы отреагировал? Должно быть, без особого восторга.

Трубачёв Слава — бывший пионервожатый нашего класса, а в описываемое мной время начала 90-ых годов — местный криминальный авторитет по прозвищу Горнист. Он, в самом деле, был когда-то горнистом и маршировал в колонне пионеров в первом ряду. Это было очень красиво, хотя и несколько воинственно. Он гордился своей фамилией, потому что в то время был очень популярен персонаж из фильмов для детей и юношества Васёк Трубачёв.

Но это было в ту далёкую эпоху, когда все мы были наивными детьми и горячо верили в то, что являемся гражданами самой лучшей страны в мире. Тогда все дети Советского Союза состояли в советских детских и молодёжных организациях и союзах, что само по себе было неплохо. Хотя сейчас многие наши сограждане и плюются при воспоминании о той поре и неистово накладывают на себя крестное знамение, уверяя всех в своей непричастности к подобным учреждениям. Принято считать, что тогда не было свободы. Может быть. Но её и сейчас нет. Сейчас многие люди так же несвободны, но не от государственного гнёта, а от гнёта проходимцев всех мастей и собственной дикости и дурости.

В первом классе нас принимали в октябрят — дружных ребят, которые «любят труд и уважают старших». Вот тогда к нам в класс и явился Слава Трубачёв, который был тогда уже пионером и даже собирался вступать в комсомол. Он деловито сказал, что мы являемся его подшефным классом, и приколол к нашим школьным пиджачкам и фартучкам звёздочки с портретом Владимира Ильича Ленина в образе ангелоподобного хорошенького мальчика лет пяти-шести. Златокудрый юный бог на октябрятских звёздочках к третьему классу советской школы сменялся каким-то суровым лысым дядькой на пионерских значках. «Ох, как жизнь стебает», — вздыхала про такие метаморфозы человеческого возраста моя бабушка.

Он нам всем сразу понравился — не Ленин, а Трубачёв, — потому что был очень обаятельным и, как сейчас сказали бы, харизматичным. Хотя Ленин нам ни то, чтобы не нравился, а просто его в те годы считали богом на официальном государственном уровне, поэтому даже немыслимо было бы обсуждать свои симпатии или антипатии к нему: богов не выбирают и не обсуждают. Уж какие есть. У других и таких нет.

Трубачёв с детства проявлял задатки лидера. Он возился с нами, не жалея сил и времени. Учил маршировать под аккомпанемент барабанного боя, организовал школьный хор, устраивал всевозможные праздники, готовил нас к первомайской и ноябрьской демонстрациям. Даже ставил для нас настоящие спектакли со своими однокашниками, где виртуозно играл главные роли! Если же брал роль второго плана, то в его исполнении она становилась ведущей.

Слава бесподобно играл в школьном спектакле по повести Гайдара «Военная тайна» Мальчиша-Кибальчиша, который не хотел, «чтоб буржуины пришли и забрали нас в своё проклятое буржуинство». Он не выдал Военной Тайны даже после страшной муки, а самим им, проклятым, было не догадаться, что за тайна такая. Также талантливо сыграл и Мальчиша-Плохиша, который вероломно предал своих мальчишей-малышей за бочку варенья да корзину печенья. И самого Главного Буржуина с толстым накладным животом — хотя в современном мире ожирение сопутствует скорее нищете, чем богатству — и в шляпе-цилиндре. В этой роли он таращил глаза и, обхватив ладонью подбородок, удивлялся: «Что же это за страна? Что же это такая за непонятная страна, в которой даже такие малыши знают Военную Тайну и так крепко держат своё твёрдое слово?» и давал команду трубить тревогу сигнальщикам и махать флагами махальщикам, потому что «будет у нас сейчас не лёгкий бой, а тяжёлая битва».

— И погиб Мальчиш-Кибальчиш… — со слезами произносила слова автора Ленка Ковалёва, председатель совета пионерской дружины нашей школы, а мы все рыдали в зрительном зале от горя и ещё больше ненавидели злобных пузатых буржуев.

Ещё Славик Трубачёв проводил в нашем классе политинформации по четвергам, где рассказывал нам об ужасах капиталистического мира:

— А вы знаете, дети, что в Нью-Йорке настолько высокая преступность, что вероятность быть застреленным на улице такая же, как во время оккупации в годы Второй мировой войны? — риторически спрашивал он.

— Ой, мамочки! — пугались мы, потому что нас учили не оставаться равнодушными к тому, что происходит в мире, и радовались, что у нас нет такой преступности и многих других кошмаров «продажного буржуазного мира».

Мы тогда ещё не знали, что совсем скоро наступит время, когда нам придётся шарахаться от собственной тени в подъезде, когда отравляющий любое существование страх станет основной эмоцией на постсоветском пространстве, потому что мы позаимствуем у Запада не только джинсы и тяжёлый рок, но и высокий уровень преступности. Хорошо бы нам научиться заимствовать у других народов что-нибудь хорошее и полезное, не касаясь плохого и разрушительного, а то мы всегда сметаем всё без разбора, как заплесневелую колбасу с пустого прилавка сельмага. Только где этому можно научиться?..

Трубачёв бегал с нами, как с писаной торбой, доказывая всем, что его подшефные пионеры — самые лучшие. При этом он умудрялся оставаться шпаной, но ему всё сходило с рук опять-таки благодаря его безмерному обаянию и активной общественной работе. Правда, он был не таким хулиганом, как нынешние отморозки, а таким, как, например, Мишка Квакин из «Тимура и его команды», всё «преступление» которого заключалось в воровстве нескольких яблок из чужих садов, или Остап Бендер в сравнении со своими современными коллегами по цеху. Кто бы мог подумать, что эти герои окажутся невинными детьми при сопоставлении их с сегодняшними аферистами и правонарушителями?

В шестом классе мы сами стали вожатыми над новым поколением октябрят, а наш Слава закончил школу. Мы упрашивали его остаться ради нас хотя бы на второй год, но в его аттестате не было даже «троек». Нам было грустно, а ему весело. Его манили неизведанные дали жизни.

Когда к концу 80-ых в Кремле решили, что наша страна идёт каким-то не таким, как надо, путём, а каким надо идти, тоже никто не смог внятно озвучить, то все мы пребывали некоторое время в растерянности и даже в шоке. Но юность пела нам в уши, что всё будет хорошо, и даже значительно лучше. Таково уж свойство этой поры начала жизни.

Вдруг выяснилось, что наша Военная Тайна давно и выгодно продана буржуинам, а сказка про неё придумана только для нас, советских граждан, чтобы мы, не задумываясь, пошли за неё на плаху. Буржуи же все наши тайны и так знали и знают лучше нас самих. Бесстрашный Мальчиш-Кибальчиш был объявлен пропагандистской мистификацией, а главным героем нового времени стал как раз Мальчиш-Плохиш. Только его было уже не прельстить банкой варенья и коробкой печенья, так как самым важным теперь для него стало не лохануться и не продешевить при продаже Родины и своих собратьев. Совесть была объявлена главным преступлением и недостатком современной и продвинутой личности, поэтому все кибальчиши стали спешно перекрашиваться в плохишей. Началась новая эпоха перестраивания и перекраивания прежнего устройства государства. Бывшее государство СССР и всё, что с ним связано, было названо «совком», и многие находили это название весьма остроумным, хотя и ежу понятно, что при таком отношении к своему прошлому получишь соответствующее будущее.